Последняя охота.

Охотники знают, насколько трудно вырастить и воспитать хорошую охотничью собаку. Зато сколько неповторимых мгновений, минут, часов может принести работа четвероногого друга. Не зря испокон веков гон зверя собаками называли песней. Помнится, помещики, знавшие толк в псовой охоте и державшие не один десяток гончих, отдавали целые деревни крестьян за приглянувшегося у соседа щенка.

К сожалению, век охотничьих собак непродолжителен. У хорошего гончака примерно к шести годам уже начинают отказывать ноги, и больно смотреть на такую собаку, вся душа которого рвется в гон, а тело уже не слушается... Обычно у гончатников такие "пенсионеры" доживают уже дома, мало у какого хозяина поднимается рука его пристрелить. Существует поверье, утверждающее, что тому охотнику, который убьет пса, уже никогда не повезет на охотничьих собак. Охотники — народ суеверный.

И, тем не менее, разные люди встречаются даже в охотничьей среде. Иногда очень трудно бывает объяснить поступки некоторых из нас. Случай, о котором будет рассказ, произошел уже давно, но боль от случившегося тогда до сих пор дает о себе знать. Однако обо всем по порядку.

Сколько себя помню, отец держал охотничьих собак. Он был заядлым охотником и никогда не упускал свободную минуту, чтобы побродить с ружьем по угодьям. Не сочтите за банальность, но ему действительно были безразличны трофеи, истинное удовольствие он получал от самого процесса охоты, особенно от охоты со своими гончими. Он не любил охотиться в поле, всегда считал такое занятие неинтересным и пренебрежительно сравнивал его с пьяной стрельбой по бутылках. Зато в лесу он знал все звериные лазы, и каждый раз после первых же собачьих аккордов безошибочно определял, какого зверя подняли собаки и по какому месту будет идти гон.

В те времена в наших местах дичи было достаточно, никакой охотничий пресс не влиял на ее изобилие. Это уже потом, после того, как стали мелиорировать все, что попадало под руку, а затем обильно засыпать это ядохимикатами и удобрениями, на охотников взвалили вину за уничтожение всей дикой природы и принялись истреблять самих охотников, созидающую роль которых, надеюсь, все-таки когда-нибудь оценят на должном уровне, но, к сожалению, к тому времени будет уже поздно. Большинство

тех, кто сегодня приходит на смену старому поколению охотников, очень и очень далеки от Охоты. Ведь становление охотника сравнимо разве что с "выращиванием' профессора, для первого и второго необходимы схожие условия воспитания плюс природные задатки.

А человека, купившего в двадцать один год ружье, в большинстве случаев с этим ружьем можно пускать разве что в подземный стрелковый тир. И это, по большому счету, не его вина, а наша с вами беда. Наше общество абсолютно утратило культуру обращения с оружием (если еще кто-нибудь помнит, что это такое), которая является неотъемлемой частью свободного демократического общества. Для того чтобы заново возродить ее, потребуется не один год и, к сожалению, процесс этот будет (если он, конечно же, будет) проходить не совсем "безболезненно". А сейчас мы вынуждены пожинать плоды посеянного в виде новоявленных "рембо", палящих во все живое и неживое, для которых не существует ни писаных, ни, тем более, неписаных правил.

Отец начал брать меня с собой на охоту, когда мне исполнилось лет пять. Поскольку ходок в таком возрасте из меня был еще никудышный, были это походы в самые близкие угодья, слава Богу, до ближайшего леса было не более полукилометра. Помню, тогда я часто приставал к нему с просьбой "понести немножко ружье" и был невыразимо счастлив, когда по дороге к лесу мне доверялось пронести его метров десять. Сегодня я понимаю, что передача оружия в руки другому лицу, тем более ребенку, законом запрещена, но тот охотник, у кого есть дети, "пусть первый бросит в него камень".

Уже позже, окрепнувшии и набравшийся азов охотничьих премудростей, я начал ходить с отцом на коллективные охоты, которые обычно проходили по субботам, а бывало, что и по два дня подряд. У нас была своя постоянная компания, достаточно консервативная, когда касалось приема в нее новых членов, что вообще-то на меня не распространялось, ибо существовала она на основе преемственности отцов и детей.

Когда наступал долгожданный охотничий сезон, субботу я с нетерпением ждал уже с понедельника, каждый день справляясь у отца, заряжены ли патроны, в который раз смазывал ружье и в тайне ото всех подкармливал чем-нибудь вкусненьким нашего русского пегого гончака Лыску — "грозу" всех окрестных зайцев и лисиц. Лыска был гончаком от Бога. Работал он не только по пушному зверю, но и по пернатой дичи, неплохо брал лося, а особенно яростно кабана. Все охотники в округе хорошо знали его голос — звонкую монотонную песню, разливающуюся на многие километры. Посоревноваться с ним в вязкости мог только Буран — русская гончая, принадлежащая охотнику из нашей компании. Однако у Бурана был один недостаток: он после схватки с ранившим его секачом стал страшно бояться кабанов, и как только унюхивал их запах, начинал выть и забивался под ноги к хозяину. Но когда Буран с Лыской брали один след, Шаляпин с Па-варотти "отдыхали". В хорошую погоду гоняли они сутками, бывали случаи, когда приходилось ночью идти и забирать собак из леса. Такого гона я впоследствии больше не слышал нигде, а эта дружная пара гончих стала для меня неким эталоном, с которым я сравниваю работу других собак. К сожалению, оборвалась их песня трагически нелепо, и даже сейчас, когда уже поминутно восстановлены события того рокового дня, я не могу поверить, что такое могло случиться.

Это был последний день сезона охоты на пушного зверя — 31-е декабря. Лучшую погоду для охоты трудно было представить, — после выпавшей ночью пороши на утро установилась оттепель. И хотя никто не был в восторге от последнего дня сезона (да еще в такую погоду!), все были в предвкушении хорошей охоты, ну и, конечно же, Нового года и всего-всего, что с этим связано — за плечами непривычно разбухшие для начала дня рюкзаки говорили о "серьезности" сегодняшнего костерка.

— Как бы не пришлось в лесу Новый год встречать, — многозначительно кивнув на рюкзаки и подавая поочередно всем руку, расплылся в улыбке припозднившийся сосед Степа — хотя не самое плохое место, если учесть сегодняшнюю погоду.

У него одного из всей нашей компании было ружье двенадцатого калибра ИЖ-58, за что его шутливо называли "главным калибром", а его выстрелы безошибочно определялись из другой "трескотни", — у всех остальных на вооружении были ТОЗ-БМ и ТОЗ-66 шестнадцатого калибра.

—За опоздание будешь наказан тремя внеочередными загонами, — отозвался бывший военный Гриша, как всегда приходящий одним из первых на привычное места сбора.

—А я и не против. Люблю по нетронутому снежку побродить. А вы парьтесь на номерах. Ну что, откуда начнем?

После короткого совещания определились с поочередностью загонов, мест номеров для первого загона, привычно подытожив в конце: "Ну, а там будем действовать по обстановке" — очень емкое понятие, в которое обычно вкладывалось очень многое, но выражало оно, как правило, примерное определение места и времени нашего костерка, вокруг которого разгорались особенно горячие охотничьи страсти.

Уже рассвело, и стрелки, в число которых попал я, хотя и был безоружен, отправились по знакомым дорогам на места своих номеров. В лесу было тихо, хотя вряд ли в такой день мы были здесь одни. В этих местах время от времени "промышляли" еще две компании с соседних сел, вместе с которыми нам, конечно же, было тесновато, однако, в виду близости угодий, мы пользовались как бы исключительным правом на эти места, почти всегда успевая первыми прочесать самые "лакомые кусочки" леса. Случалось, после охоты мы сходились с соседями и устраивали дружеский костерок, вокруг которого до поздней ночи травились охотничьи байки. Это была одна из интереснейших частей охоты. Каких только историй (самых невероятных) можно было здесь наслушаться! И о зайце, "атаковавшем с криком и на задних ногах" ранившего его охотника, и о случае 'катания загонщика на диком кабане, на которого тот внезапно наступил", и о сбитых "одним выстрелом девяти утках", и многое, многое другое.

(Продолжение, начало в №9)

Некоторые истории мне были уже давно знакомы, но каждый раз они рассказывались по-другому. Бывает охотников, как и рыбаков, обвиняют в, мягко говоря, необъективности их рассказов. Не один раз, задумываясь о феномене охотничьих баек, я пришел к выводу, что подавляющие их большинство, несмотря на свою невероятность, действительно правдивы. Проанализировав много раз услышанные истории, и часто, будучи свидетелем и непосредственным героем событий, выливающихся потом в «байку», я сделал вывод, что в основе такого рассказа лежит действительно имевший место, часто довольно невероятный, случай. Другое дело, что он со временем обрастает всякими «подробностями», которые интерпретируются в зависимости от ситуации, компании, количества принятого «на грудь» и т.п. Тем не менее, интересность этого жанра неоспорима.

Тогда, в начале последнего дня сезона, никто и не догадывался, какую историю приготовит нам этот день.

Мы с отцом брели по снежной целине и нам на пути попадались только редкие следы белок, короткие мышиные цепочки и следы рыжей кумушки со следами редкого мышкования. Заяц на такую порошу обычно не выходит, устраивая себе «разгрузочный» день. Мне хотелось первому разрезать нетронутый наст снега, но по правилам безопасности я, безоружный, должен был постоянно находиться за спиной отца. Так же было на номере, я находил за стрелковой линией подходящее дерево, находящееся за спиной охотника и «врастал» в него, внимательно наблюдая за всем происходящим. Стрелковая линия из-за большой площади загона, как правило, представляла собой не обычную цепочку стрелков, а состояла из одного, максимум двух стрелков, которые становились на самые лучшие звериные лазы. При хорошем гоне как бы зверь не хитрил, рано или поздно он натыкался на расставленных стрелков. Кстати, после того, как собаки поднимали зверя, и начинался гон, загонщики также выходили на ближайшие лазы (на нашем «охотничьем диалекте» мы называли звериный лаз «пэрэсмык »), становясь стрелками. После взятия зверя удачливый стрелок давал об этом всем знать свистом или же «охотничьим горном», который заменяли, может не совсем удобные, недейственные и находящиеся всегда под рукой ружейные стволы.

Звук от них даже в ненастную погоду разлетался далеко по округе.

На этот раз нам с отцом выпало стоять на Бугорке — специфическом месте, представлявшем собой сухое возвышение посреди гряды лесных болот. Этим местом особенно любила ходить «рыжая кума» когда собаки садились ей на хвост. Так же часто шли через Бугорок шумовые лисицы, так что был это во всех отношениях удачный лаз, с которого редко кто возвращался без добычи.

Через тридцать минут загонщики должны были начинать. За это время всем стрелкам обязывалось добраться до номеров, поскольку частенько зверь выходил на лаз сразу же после начала загона.

Вот и тогда, как только мы добрались до номера и успели утоптать под ногами снег, вдалеке изредка начал отзываться нетерпеливый Буран, вышедший на утренний след шедшей на лежку лисицы. Так продолжалось минут пять, после чего первым запел Лыска, а секунд через тридцать к нему подключился и Буран — собаки подняли зверя и пошли по горячему следу. Лиса — это можно было определить по поведению и голосу собак, а также местам, по которым шел гон, пошла малыми кругами, не решаясь выходить из безопасных крепий. Похоже, это был матерый зверь, прекрасно понимающий, что сегодня ему лучше не покидать болото, и «выкурить» его оттуда собакам будет очень непросто.

Где-то после часа гона возле старых лисьих нор раздался раскатистый выстрел «двенадцатой». Наш «главный калибр» знал, где сегодня наилучший лаз. Через минуту после выстрела собаки умолкли, после чего послышался протяжный свист — пора сходиться. Незадолго до этого в стороне от гона было еще два выстрела, похоже, стреляли шумового зверя. Нам же с отцом пока не везло.

После свиста мы через замерзшее болото направились в сторону старых нор. Огромный ярко-красный лисовин, связанный за передние и задние лапы, готовый к транспортировке, висел на сосне, а счастливый Степан, бурно жестикулируя, рассказывал уже подошедшим товарищам о всех нюансах происшедшего. Под трофеем, привязанные к той же сосне, облизывая лапы, лежали собаки. По обычаю, мы поздравили удачливого стрелка «с полем», традиционно пожав ему руку, после чего он, уже в пятый раз, принялся описывать случившееся. Из сумбурного рассказа стало ясно, что если бы не Степан, то «лисовин ушел бы в нору, и не видать нам такого прекрасного экземпляра».

Последним из всех, с трофеем — лисенком-сеголетком, подошел Сергей. Как и предполагалось, он взял шумового зверя, что вообще-то не так и просто, поскольку не преследуемая собаками лиса идет очень осторожно.

Посоветовавшись, решили: чтобы че таскать за собой добычу (да и времени вечером будет в обрез), тут же поснимать шкурки с лисиц, а заодно немного «облегчить рюкзаки». После этого планировали идти поохотиться еще на зайцев.

Примерно в полдень, немного перекусив, мы стали выбираться ближе к краю леса, межующего с колхозными полями с озимыми. Время от времени где-то далеко, в глубине леса раздавались выстрелы. Собак слышно не было, из чего мы сделали вывод, что, скорее всего, какая-то компания, плотно пообедав, устроила предновогодний салют или просто соревнования по стрельбе. Даже Лыска с Бураном, обычно сразу идущие на выстрел, даже не обращали на них внимания. Вскоре мы отпустили их с поводков и они ринулись в свободный поиск, время от времени появляясь в поле видимости, посматривали на нас, идущих «толпой», и, определив направление нашего движения, опять скрывались с глаз.

Внезапно, метрах в двадцати от нас, «не своим» голосом завопил «наступивший» на зайца Буран. Косой, видимо, сидел до последнего, выскочил прямо из собачьей пасти, и с перепугу бросился в толпу охотников. Удачно лавируя между нами и, кажется, проскочив у кого-то между ног, он вместе с «сидевшим» на хвосте Бураном скрылся за деревьями. Из-за близкого расстояния между зайцем и собакой никто так ни разу и не выстрелил, хотя все дружно водили стволами у своих ног, усердно выцеливая обалдевшего зайца. Тут же грянул дружный хохот. Хватаясь за животы, мы поочередно кривляли один другого, показывая, у кого какое было выражение лица и какую кто принимал позу. Гриша активно отрицал, но большинство из нас все-таки сошлись на мысли, что это у него между ногами прошмыгнул косой.

Почти сразу же к гону присоединился Лыска, и дружная песня смычка начала удаляться вглубь леса. По всех охотничьих законах, собаки должны были вернуть зайца примерно на то место, откуда его подняли. Судя по примерному диаметру круга, на который пошел русак, времени у нас было достаточно, и мы, не спеша, стали растягиваться в цепь по лесной дороге. Но тут случилось непредвиденное. Привычные лесные звуки вдруг разорвались настоящей канонадой. Трудно было определить точное количество

выстрелов, но стреляло одновременно не менее десяти человек. Видимо, заяц снова, уже, наверное, по привычке, наткнулся на какую-нибудь компанию. Но ведь по неписаным охотничьим законам, стрелять зверя из-под чужих собак было запрещено! Такого у нас еще не случалось, тем более все охотники в округе, в той или иной степени, были знакомы между собой, знали соседских собак и не позволили бы себе подобного. Я стоял за отцовской спиной и удивленно смотрел на не менее недоумевающих старших товарищей. Однако это были только ягодки... Далее последовала беспорядочная стрельба и, судя по звуку, не только из охотничьих ружей. Отчетливо слышна была очередь из семи пистолетных выстрелов, а самое страшное - все это перемешалось с криками раненых собак. Я смотрел на бледного отца, который выдавил из себя страшную фразу: «собак бьют...». Волосы у меня на голове начали шевелиться. К нам, держа в руках ружья, уже бежали товарищи, и мы, не разбирая дороги, понеслись в сторону этих страшных звуков. Я не знаю, сколько времени мы бежали, расстояние было довольно большое, мне тогда показалось, что мы бежим вечно.

Сегодня я думаю, наверное, хорошо, что тогда, обнаружив место трагедии, мы уже никого там не застали. На снегу, недалеко друг от друга, лежали окровавленные Буран и Лыска. Буран был еще живой и минут через пять умер на руках у хозяина.

Они ехали на двух «УАЗах» и услышали песню наших собак. Ее нельзя было не услышать, даже находясь в работающей машине. Так получилось, что заяц вышел прямо на остановившиеся машины. Они не попали в него. На тянувшемся за дорогой заячьем следу мы не обнаружили ни капли крови. Видимо, решено было отыграться на собаках.

Впоследствии мы опросили всех охотников из окрестных сел. Эти, из двух машин, были охотничьим рейдом из лесной охраны. Незадолго до случившегося они проверяли документы у охотников.

После этого у отца больше не было охотничьих собак. Несколько раз он брал себе щенков, но они по разным причинам не проживали у него и года. Он больше не ходит на охоту. Иногда он выходит в лес, но ружье с собой не берет. Это была его последняя Охота.